женя приходит домой с проколотым цыганской иглой ухом, не прикрывая его и не прячась от родителей. они и не ругаются, единственное — мать сказала, что его серёжку из непонятного сплава металла надо заменить на нормальную; «этим на выходных займёмся, садись ужинать». переходный возраст — тяжёлое время и для ребёнка, и для его родителей, но жене повезло: его родители не кричат, когда он впервые приходит домой пьяным (отец доводит еле стоящего на ногах женю до его комнаты и укладывает спать), пропахший сигаретами (отец говорит: «ну ты бы хоть нормальное что курил, балбес»), с первым замечанием в дневнике («а мы-то думали, ты какой-то неправильный, совсем ж без замечаний нельзя»). подростковый бунт бессмысленный и беспощадный, и женины родители это понимают. на выходных мать правда покупает ему серебряное колечко, которое можно вставить в прокол, а уже через неделю женя цепляет на него маленький серебряный крестик, который купила его тётя на крещение. зачем и почему — сам не знает, в бога женя не мог поверить ни в детстве, ни когда стал старше. просто так спокойнее, просто это — подарок от человека, который любит женю не меньше, чем родители. его и за неподходящее для крестика место не ругали, и даже отец, который в своё время был против крещения, не сказал ни слова. его родители умеют понимать, разговаривать и договариваться между собой и с сыном — так женин папа дал добро на крещение, так женя не услышал ни одного плохого слова в свой адрес за всё время жизни под одной крышей с родителями.

он вообще гордость родителей, а заодно и гордость школы: женя участвует в олимпиадах, ездит по конкурсам и учится на «отлично». ему интересны литература и история, он не делает ошибок в диктантах, а физику и математику ему дома объясняет отец, инженер по образованию и призванию. будучи младше, он даже послушно занимался балетом, но не сложилось — однажды его преподавательница и по совместительству тётя спросила, нравится ли жене на самом деле. а он, честный ребёнок, и сказал, что ему больше нравится смотреть со стороны, чем заниматься.

— что ж ты сразу-то не сказал? мы же не заставили бы тебя туда ходить, если тебе не нравится, — говорит мать, пока женя пьёт горячий чай, сидя на кухонном диванчике.

— не знаю. вы же хотели, чтобы я танцевал.

— всё, чего мы хотим, это чтобы тебе нравилось то, чем ты занимаешься, понимаешь?

с тех пор женя просится в музеи и галереи каждый раз, когда замечает их. его туда водят и родители, и тётя, к которой в детстве женя всегда почему-то обращался на «вы». они втроём покупают ему книги про изобразительное искусство, с интересом слушают о том, что же он там вычитал, радуются, когда он говорит, что после школы пойдет учиться на искусствоведа, и говорят, что у него все обязательно получится.

время идёт, и вот женя уже не школьник и даже не студент, он работает научным сотрудником в третьяковской галерее и ведёт собственные лекции. он рассказывает про двадцатый век, оглядывается на выведенные через проектор изображения позади себя, отвечает на возникающие у слушателей вопросы со всей вовлеченностью в дело. иногда на его лекции приходят родители и тётя марго, но никогда на них не было той, кого так хотелось увидеть хотя бы раз — лизы. расставание с ней женя переживает тяжело — в конце концов, они были вместе четыре года. возможно, стоило сделать ей предложение, и тогда всё было бы иначе. а может, всё бы закончилось точно так же — ссорой, скандалом и громким уходом.

— ... возможно, она права, и я правда до жути скучный, — негромко говорит женя, сидя дома у своей тёти. так же, как во время всех серьёзных разговоров в детстве — на кухне и с кружкой чая в руках. — и поэтому всё так получилось. может быть, мне стоило вникнуть в то, что интересно ей.

— женечка, поверь мне, дело не в том, что ты скучный — что, кстати, совершенно неправда — а в том, что вы с ней изначально были слишком разными. — маргарита васильевна тяжело вздыхает и садится напротив.

— противоположности же должны притягиваться, нет? — невесело усмехается он, ставя кружку перед собой.

— не до такой степени противоположности.

— противоположности не могут быть другой степени.

— женя, — улыбается она, — хватит придираться к словам.

— прости. просто сложно это всё. я никогда не мог подумать, что буду так переживать из-за закончившихся отношений.

— переживать — это нормально. куда хуже было бы, если б ты ничего не чувствовал, ведь зачем тогда столько времени находиться в отношениях?

маргарита васильевна начинает ходить на его лекции чаще, чтобы женя и на секунду не мог подумать, что он остался один. его родителям ни он, ни она ничего не говорят — придёт время, и они как-нибудь сами узнают об этом расставании и с облегчением выдохнут, ведь лиза никогда им не нравилась. они, конечно, на женю не давили, молчали, но думали, что им действительно стоит расстаться, что они друг другу не пара.

женя просыпается рано, в полшестого, и сразу же идёт умываться, чтобы согнать с себя остатки сна. сегодня он проспал на два с половиной часа дольше, чем вчера, итоговое время сна — два с половиной часа. слишком увлечён работой, чтобы давать себе время на отдых. за всеми водными процедурами и скудным завтраком время летит быстро, и вот уже семь утра; лежащий на столе телефон начинает вибрировать, но не от крайнего будильника, а от звонка маргариты васильевны.

— жень, ты помнишь, что сегодня должен приехать в студию? — спрашивает она.

— да, помню, заеду часа в два.

маргарита васильевна сегодня улетает в другой город, а жене нужно забрать у неё ключи от квартиры, чтобы следить за её цветами. она сказала, что он даже может на время переехать туда и взять с собой кошку, чтобы не приходилось наматывать круги по москве, но женя тогда ей ответил, что для кошки даже временный переезд станет лишним стрессом, а он любит прогулки — никаких проблем с тем, чтобы ездить, нет.

к студии он приезжает раньше, чем планировал, и тут же пишет об этом своей тёте: «приехал, сейчас покурю и зайду». у нее наверняка сейчас занятие, и женя не хочет появиться не вовремя, вот и оттягивает время, глядя на тлеющий кончик сигареты. но оттянуть его так, чтобы не помешать, все равно не получается — зайдя в балетный зал, женя тут же натыкается взглядом на делающую фуэте балерину. сколько лет прошло, а все эти балетные термины до сих пор сидят в голове.

— отдохни, соня, сейчас вернусь, и продолжим.

значит, соня. наверняка та самая, о которой любит рассказывать маргарита васильевна. она вообще относится к своим ученицам и ученикам с искренней любовью, но соня была каким-то особым предметом её обожания. увидев её фуэте, женя понимает, почему — соня и вправду хороша. а ещё очень профессиональна, раз не отвела взгляд в сторону, когда он зашёл, продолжила держать выбранное место на прицеле.

она отходит к окну, а женя проходит вперёд, оглядывая зал. ничего здесь не изменилось с тех пор, как он ушёл, а ведь это было достаточно давно.

— да. я о вас тоже слышал, она много хорошего о вас говорила, — он поворачивается в сторону сони и, не меняясь в лице, оглядывает её с ног до головы.

— смотреть люблю, а танцевать не особо, — коротко отвечает женя и выдерживает достаточно долгую паузу перед тем, как продолжить. — когда-то давно я тоже бывал в этом зале, можно даже сказать, что жил. на тренировках всегда вставал так, чтобы меня было практически не видно.

он прячет руки в карманы и отводит взгляд немного в сторону, в окно, пытаясь рассмотреть деревья за ним. получается плохо — зрение, видать, совсем плохое стало.