в какой-то момент кирилла совсем перестал интересовать секс. это произошло уже на опиатах — и тоже не сразу. какое-то время он ещё ездил к юле, приставал к полине, заигрывал со случайными девочками везде, где находил кого-то по вкусу. потом новая доза стала интересовать намного больше, чем чье-то тело.

а ещё позже паша запер кирилла в своей квартире. без возможности куда-то выйти, даже банально на работу или в магазин. без возможности достать что-то ещё. без возможности хоть как-то себя отвлечь. кирилл долго кидался на стены в ломке, слал пашу далеко и надолго, провоцировал его, надеясь, что паша сорвётся и ударит, громил его квартиру. паша терпел и ничего не делал — только наводил порядок.

затем кирилла начало отпускать. не сразу, далеко нет, ему ещё долго было плохо, даже сейчас, даже до сих пор — иной раз переклинивает. но кирилл смирился с тем, что просто так не выйдет из квартиры, и начал доводить пашу ещё больше. на этот раз осознанно. кирилл курит в комнате с закрытыми окнами, хотя паша говорил ему выходить на балкон. кирилл каждый раз находит, что ему сказать. он не распускает руки, но бьёт словами, ежедневно напоминая о своей ненависти и о том, что паша зря тратит время. кирилл щерится и еле сдерживает весь тот яд, что подталкивает затушить окурок о кожу — свою или паши. нет. никаких прикосновений, нельзя начинать первым. надо продолжать выводить.

а ещё кирилл каждый раз замечает, когда паша с кем-то трахался. будь то длинный волос на одежде, запах чужих духов — кирилл ни за что не поверит, что паша просто стоял рядом. он домысливает и додумывает, представляет во всех красках и начинает замечать что-то менее очевидное — каждый вздох, каждое более расслабленное, чем обычно, движение. кирилл от этого всего злится только больше, но не показывает. между ними с пашей — целое нихуя, кроме пашиной непонятной миссии по спасению и ненависти кирилла.

[indent=2,1] да ведь? все правильно, паш? между нами же уже ничего?
[indent=2,1] так почему мне так сильно хочется тебя удавить?
[indent=2,1] почему так сильно хочется доказать, что я лучше?
[indent=2,1] ты ведь это и так знаешь.

кирилл не сорвётся первым. больше нет. он отпускает несколько провокационных шуток и уходит в душ. телефон уже несколько дней лежит на столе в гостиной. кириллу он не нужен.

сука, если бы он мог, он позвонил бы юле. плевать, как и где, плевать, что она не та, кто ему нужен. но нет. паша ведь не отпустит. он наверняка может отвезти, если кирилл попросит, но трахаться, когда тебя ждут под окнами — хуйня идея. или нет? или это достаточная провокация? плевать. на часах двенадцать ночи, юля точно не ждёт его в это время. юля уже наверняка спит в обнимку со своим мужем, и она не станет рисковать своим шатким семейным счастьем.

[indent=2,1] сука.
[indent=2,1] блядь.

кирилл запирается в ванной и долго стоит перед зеркалом, опершись руками на раковину. плевать, что делает паша. это его жизнь. его право. его возможность. становится даже смешно от мысли, что ему приходится куда-то ездить, чтобы выпустить пар. кириллу вот никуда ехать не надо.

[indent=2,1] твою мать.

он включает воду и сбрасывает с себя одежду. надо было холодную, но кириллу никогда не нравился холодный душ. а ведь это могло помочь сбросить лишнее напряжение. такое, сука, неуместное, такое неправильное в этой ситуации — но когда у кирилла с пашей вообще были правильные ситуации? никогда.

[indent=2,1] мудак.

кирилл говорит это тихо, на выдохе, закрывая глаза. ему уже давно не нужны пашины фотографии, он его помнит слишком хорошо. каждый грёбаный сантиметр его тела. ему даже не надо представлять пашину реакцию — это кирилл тоже прекрасно помнит. на каждый поцелуй, каждое слово, каждое прикосновение. кирилл помнит, как паша прикрывает глаза. как ругается сквозь зубы. как ухмыляется. кирилл помнит, как паша кусал его в шею. как хватал за запястья. как лез руками под футболки. кирилл помнит все слишком хорошо и бесится, что паша может делать это с кем-то другим.

[indent=2,1] какой же ты мудак, паша.

к черту вер-ность, к черту рев-ность. поменять две буквы местами легко, а вот вытравить из себя злобу вперемешку с обидой — нет. это все казалось нормальным, когда между ними не было ни-че-го. но и сейчас ведь нет, так что за хуйня? кирилл не хочет об этом думать. не хочет в себе копаться. не сейчас. не сейчас, когда он так сосредоточен на том, что паша вернулся домой сразу же после секса с кем-то.

кирилл мальчик самостоятельный. он тянет одну руку к шее, пока второй проходится по своим же ребрам, слегка царапая. обмануть себя тяжело, сложно, да блядь — невозможно, что уж там. но он же справлялся, пока между ним и пашей не вспыхнул этот пожар, так? кирилл дрочил на его фотки, раз за разом представляя разные сцены, у которых только смысл один — слишком неприличный, чтобы говорить о нем вслух.

тогда мог представить и сейчас может. сейчас может даже более ярко. кирилл пережимает себе горло. вторая рука опускается с ребер к животу, пальцы скользят по шрамам. ниже. немного ниже. главное — не стонать, не вздыхать слишком громко, и плевать, что за шумом воды все равно ничего не будет слышно. или будет? без разницы; стоны сейчас кажутся чем-то унизительным. кирилл же отпустил. забыл. возненавидел.

[indent=2,1] су-ка.

он жмурится до цветных пятен перед глазами. слишком жарко. слишком душно. картинки в голове ярче с каждой секундой — фантазия или галлюцинации? хотел не торопиться, но не выходит. хочется быстрее. скорее. каждая минута с пашей даже в воображении как признание в собственной слабости. паша об этом не узнает, но кириллу достаточно ненавидеть его — себя не хочется. но будет же, блядь, будет, недолго до этого осталось.

[indent=2,1] трахайся с кем попало, паш, продолжай, я буду злиться, но ты не узнаешь.

кирилл ругается, когда кончает, и не помогает даже перекрытый кислород. ноги дрожат. руки трясутся. отдышаться не получается. кирилл приваливается предплечьем к стене и утыкается в него лбом. надо прийти в себя.

[indent=2,1] соберись, блядь, соберись.

он выйдет минут через десять как ни в чем не бывало. снова закурит прямо в квартире. ничего не было, ничего не было — но следы от пальцев на шее говорят об обратном.

все всегда идёт из детства, и это факт, аксиома, но думать об этом сейчас как минимум странно. нет. странно было бы минут двадцать назад, а сейчас можно: у кирилла при рождении случилась асфиксия — врачи спасли, кирилл в младенчестве чуть не задушил себя крестиком во сне — родители вовремя заметили, кириллу в детстве мама слишком туго завязывала шарфик — и била по рукам, когда он пытался его ослабить, кирилл в средних классах просит одноклассников помочь ему с собачьим кайфом — они соглашаются, это интересный опыт, кирилла в старшей школе душат во время избиения — заебись.

с тех пор кирилл не любит чувствовать что-то на своей шее в обычное время. он не носит украшения, не носит шарфы, не носит водолазки. у него все футболки с глубоким вырезом, потому что стандартный слишком близко к горлу и кажется, что он мешает дышать, сдавливая.

зато в постели эта чувствительность и зацикленность всегда идёт на руку. кирилл знает про себя: перебрать ребра, невзначай коснуться шеи — и все, поплыл мальчик. два самых слабых места, о которых кирилл не рассказывает, но не заметить его реакцию сложно. ему нравится спать с парнями, особенно когда у них сильные руки — стоит только попросить. ему нравятся раскрепощенные и смелые девушки, которые могут накинуть ремень ему на шею, ничего не спрашивая. так, шутки ради — а потом они видят, как у кирилла блестят глаза. точное попадание.

паше кирилл ничего не говорил и ни о чем не просил. паша, кажется, делал подобное даже не в шутку. паше, кирилл думает, так просто иногда хотелось, и он довольно быстро все понял. паша, сука, такой внимательный, просто пиздец.

[indent=2,1] паша-паша-паша.

кирилл говорит себе, что ему должно быть плевать, с кем и когда озерский трахается. между ними ничего больше не будет, кроме подъебок на эту тему, косых многозначительных взглядов, презрительных ухмылок. но каждый раз после обещания самому себе забить кирилл запирается в ванной. каждый раз это должен быть просто душ: смыть с себя раздражение и напряжение, успокоиться, перевести дыхание, которое каждый раз сбивается из-за жары и духоты в комнате. каждый раз кирилл проигрывает сам себе. каждый раз одинаково.

кирилл смотрит на себя в зеркало, пытаясь то ли найти потерявшееся самоуважение, то ли просто прийти в себя. взгляд цепляется за синяки под глазами, за острые скулы — паша смог запереть кирилла в квартире, но заставить поесть не сможет. кирилл не голодает, но никогда за один стол с пашей не садится и берет минимально.

он даже не замечает, когда паша возвращается домой. дверь в ванную открыта; у кирилла от самого себя нет никаких секретов — можно было ее не закрывать. кирилл продолжает смотреть, разглядывать, потому что теперь только зеркало может помочь узнать себя получше.

кирилл видит пашу боковым зрением, но не обращает внимания. глупо будет прямо сейчас что-то делать, да и смысла в этом никакого. кирилл слишком устал совсем недавно, чтобы сейчас выдавливать из себя агрессию. но если паша так и будет смотреть дальше, то точно нарвется на вопрос: «какого хуя ты уставился?» но это будет позже. это будет, если озерский не пройдет дальше через три, два...

— чё делал? — спрашивает паша, заходя в ванную.

кирилл молчит.

[indent=2,1] тебя ебет?

— не понимаешь?

кирилл смотрит в его глаза через зеркало, пока что действительно мало что понимая.

[indent=2,1] думал, блядь, неужели не видно? ты мешаешь. уйди.

паша не уходит. паша подходит ближе и касается следов на шее, которые скоро должны были уже сойти на нет. какой же ты, сука, внимательный.

кирилл пытается держать себя в руках. пытается не заморгать чаще. пытается не вздохнуть только от этих лёгких прикосновений. паша совсем-совсем рядом, слишком близко, так, как уже давно не был. так, как кирилл его в последнее время только представлял. кирилл кусает щеки изнутри, пытаясь сохранять спокойствие и равнодушный вид. ничего же критичного не происходит. просто касания. просто прямо по тем местам, на которых остались следы от собственных пальцев. кирилл не моргает, продолжая смотреть в зеркало.

[indent=2,1] сука, вот только не смей.

но паша не читает мысли. паша читает реакции, паша знает, как это все действует на кирилла. паша говорит ему шепотом на ухо, задаёт вопросы. паша провоцирует, но кирилл говорит себе не вестись. как на допросе. ни с чем не соглашайся, все отрицай, пользуйся пятьдесят первой статьей конституции. ты можешь не свидетельствовать против себя.

— хуйню несёшь, — говорит кирилл на выдохе, — заняться мне больше нечем, кроме как о тебе думать.

кирилл врёт. врёт и не краснеет. заняться ему действительно больше нечем. да даже если бы и было чем — все равно бы думал о паше.

паша губами задевает ухо. чуть сжимает шею. продолжает задавать свои блядские вопросы. кирилл чувствует, как напряжение завязывается в тугой узел в низу живота, становясь возбуждением. сохранять равнодушный вид становится тяжелее.

— не хотел.

кирилл продолжает врать. он даже знает, что паша это враньё раскусит на раз-два — и, наверное, даже хочет этого. если бы не хотел, то прямо сейчас послал бы нахуй и ушел. но нет. кирилл просто снимает с себя очередную ответственность, позволяя себе оставаться под пашиными руками.

на самом деле он очень хотел. длительное воздержание, пашины похождения, напряжение между ними — все это только усугубляло ситуацию. кирилл, может быть, повернутый на сексе, помешанный абсолютно, но разве его это может волновать больше, чем мысли о том, как паша может отдрочить или трахнуть, зажимая у стены? собственная озабоченность волнует меньше всех тех воспоминаний, когда паша провоцировал прямо в церкви. или когда просил скинуть фото во время дрочки, пока они находились на разных концах города. или когда зажимал в клубе, залезая рукой в штаны и глядя за реакцией о-дно-вре-мен-но. или-или-или. сука. слишком много ситуаций. слишком много мыслей.

кирилл проговаривает у себя в голове, но не говорит вслух.

[indent=2,1] да, паша, я пиздец как хотел тебя. и никого никогда так сильно не хотел. я думал о тебе каждый раз, запираясь в ванной или в комнате. мне приходилось перекрывать себе воздух или зажимать рот, чтобы ты, сука, ничего не услышал. потому что ты в очередной раз приехал от какой-то шлюхи, а меня это бесит. бесит настолько, что я сам хочу тебя задушить. и хочу, чтобы ты признал, что я лучше всех них. что я возбуждаю тебя больше. сильнее. хочу, чтобы ты признал, как тебе нравится, что я разговариваю. ты пиздишь, когда говоришь, что любишь молчаливых. я-то, блядь, знаю, что тебе нравится. как они тебя называют? не говори, мне похуй, я назову тебя лучше. сука, паша, я назову тебя богом, ни секунды не сомневаясь.

кирилл задирает голову под пашиным влиянием и чуть отшатывается назад, прижимаясь к нему. пиздец. как давно мы не были так близко друг к другу, а, паш?

паша говорит, что любит, когда кирилл стонет. паша говорит: «пиздец, кирилл, какой ты секс».

кирилл любит слова. от паши — особенно. он позволяет себе проиграть, сдаться, сломаться.

кирилл позволяет себе тихо застонать. позволяет себе сказать.

— ну так трахни уже. заебал.

кирилл готов поклясться, что никогда не жалел о своей восприимчивости к словам так сильно, как сейчас. какого хера ты творишь, паш? разве так можно?

кирилл слушает молча, ловит каждое слово, кажется, забывая дышать в этот самый момент. голос паши сейчас звучит как-то особенно, так, каким кирилл его не помнит. но и такой ситуации у них ещё не было, так что ничего удивительного в другом звучании нет.

паша спрашивает: «а кого же ты хотел? кто ещё душит тебя так же, м?»
кирилл не отвечает, но принимает — никого другого он не хотел. никто не душил так же, как паша. у паши, казалось, был какой-то талант к этому. или они просто идеально подходят друг другу. потому что пашины руки, безусловно, подходят к шее кирилла так, как ничьи больше. паша чувствует, когда нужно сжать посильнее. паша знает, где и как разместить пальцы. иногда весь кайф обламывался из-за незнаний партнёров, как сделать хорошо и приятно — но такого никогда не было с пашей. казалось, что он сам знает даже лучше кирилла, как ему надо и как ему нравится.

паша говорит: «ты не отпираешься, не уходишь, потому что хочешь меня. хочешь, ждёшь, мечтаешь, чтобы я однажды пришел и без причины прижал тебя к стене грубо, сильно...»
кирилл несдержанно скулит, только представив это. сука, паша, да. именно об этом он и мечтает, именно этого и хочет. кириллу нравилось, когда паша зажимал его в кабинках, нравилось биться лопатками о стену, предвкушая дальнейшее. у кирилла ни с кем так не было, всегда приходилось тянуть других на себя, чтобы получить желаемое. а паша все прекрасно знал сам. знал и делал.

кирилл стонет, когда чувствует руку паши на своем животе, и вздрагивает, когда паша ведёт ее к ребрам. ноги подкашиваются только от этого. паша знает все слабые места и слишком удачно на них играет.

паша продолжает: «... чтобы я гладил твои ребра, целовал их, ставил засосы и проходил языком, оставляя влажные следы».
кирилл вспоминает, как выгибался навстречу, подставлялся, как запускал пальцы в пашины волосы, потому что по-другому это нельзя было выдержать. кирилл помнит, как громко вздыхал, как ругался, как жмурился, пока паша вытворял с ним все, что вздумается.

паша добивает: «хочешь. хочешь чувствовать, как я возбуждаюсь, смотря на тебя...»
[indent=2,1] блядь, паша. ты не представляешь, как сильно я этого хочу.

кирилл играет в послушного мальчика — смотрит на пашу через зеркало, когда он просит. даже пытается расслабиться по пашиной учтивой просьбе (= к о м а н д е?), правда пытается, но получается плохо. потому что паша говорит то, что кириллу хочется слышать: он лучше. лучше всех тех, с кем паша ездит трахаться.

«чувствуешь? у меня почти встал».
[indent=2,1] сука. пиздец. конечно я чувствую, блядь, паша, поэтому и прошу уже без церемоний.

паша вновь сжимает горло покрепче. паша говорит, что надо просить. надо умолять, и тогда господь услышит. кириллу должно быть стыдно за то, что для него господом богом стал не иисус и не его отец, а паша озерский. у паши власти и влияния будет побольше. по крайней мере, на кирилла.

кириллу хочется быть послушным. тем более что за послушание он получит больше, чем за строптивость.

святые отцы учили молиться не только установленными молитвами, но и собственными: «для этого этого не столько нужно слово, сколько мысль, не столько простирание рук, сколько напряжение души, не столько известное положение тела, сколько расположение духа».

кирилл вспоминает: в молитве своей надлежит тебе совмещать те четыре действия, о которых пишет святитель василий великий: сначала восславословь бога, потом возблагодари его за благодеяния, тебе явленные, далее исповедуй ему свои грехи и преступления заповедей его и наконец испрашивай у него потребного тебе, наипаче в деле спасения твоего.

— хочешь правды? ты был лучшим. никто из тех, с кем я трахался, не был похож на тебя, — кирилл облизывает пересохшие губы и говорит торопливо, — ты во всем прав. в каждом слове. никто не обращался со мной так, как ты, мне от тебя башню сносит пиздец. пиздец, паша, я должен быть благодарен за каждую ночь и должен быть скромен, как порядочный христианин. я хочу тебя. скажи, какой это грех? похоть. я злюсь на то, что ты трахаешь кого-то другого. гнев. сука, я хочу, чтобы ты делал все это только со мной. жадность. можешь наказать меня за все мои прегрешения, я этого заслуживаю, я этого прошу. избавь меня от страданий, ибо каждый раз, когда я думаю об этом, я страдаю. страдаю, потому что не чувствую твоих рук. губ. тебя. я пытаюсь спасти себя сам, но разве могу я справиться в одиночку? прошу, господи, помоги мне. аминь.

религия учит смирению, религия учит воздержанию, религия учит послушанию. кирилл все эти уроки проходил, но не следовал им, пока не познакомился с пашей. кирилл хочет подчиниться и подчиняется. поднять руки не сложно, сложно не испытывать от всего происходящего жгучий стыд, граничащий с будто бы запретным наслаждением. это все странно, неправильно, все эти игры смущают и распаляет сильнее одновременно.

все происходящее воспринимается как в слоумо. или наоборот — не получается понять, когда паша успевает снять футболку и заставить встать так, как сказал. кирилл ничего, блядь, уже не понимает. сознание уплывает, сознание в расфокусе, реальность плывет перед глазами, чтобы потом врезаться в зеркало и рассыпаться на сто-тысячу-бесконечность осколков. голос паши звучит строго. голос паши как голос господа бога, собирающегося расправиться с грешником прямо на месте.

паша говорит: «ревнуй, чтобы ощутить наказание сильнее».
кирилл смотрит на него через зеркало диким волчонком, которого поймали и посадили на цепь. кирилл опирается руками на стену и не может пошевелиться, не может ослушаться.

паша продолжает: «за это время я трахнул десять разных шлюх. представил? я трахал, они стонали и просили ещё».
кирилл представляет слишком ярко. он шумно дышит и почти не моргает. по стене хочется вдарить как следует, но нельзя. нельзя. злость тугим узлом впутывается в солнечное сплетение. руки напрягаются с каждой секундой сильнее.

паша добавляет: «но трахая каждую, я думал о тебе. только о тебе».
он прислоняется животом к спине, и кирилл вздрагивает, вздыхая. дурацкая футболка. кирилл помнит, какой паша всегда горячий, и он чувствует это даже через ткань, но не-до-ста-то-чно. кириллу хочется больше, кириллу хочется прямо здесь и сейчас. а ещё очень хочется высказать свое недовольство, но кирилл — послушный. потому что его бог сказал ему таким быть.

паша целует, кусает, а кирилл продолжает пялиться в гребаное зеркало, не в силах закрыть глаза. он хочет видеть. хочет смотреть и осознавать в полной мере, что все происходящее — реально. кирилл кусает собственные губы и чуть не ослушивается, когда чувствует пашин язык на своем теле. сука. чуть не убрал руки. чуть не позволил себе развернуться.

[indent=2,1] вдох. выдох.

паша говорит ему молиться дальше, ещё и ещё. бог пока что не верит, бог пока что не слышит достаточно хорошо, бог проверяет на прочность.

— помилуй, господи, раба твоего, — кирилл сжимает зубы, то ли борясь с собственной гордостью, то ли настраиваясь на молитву, — и прости мне мои прегрешения, но не простого прощения прошу, а возможности искупить свою вину. прости мне, господи, ревность мою, злость мою, несдержанность мою, заставляющую заниматься грешным делом. прости мне мысли мои развратные, одолевающие меня каждый день и каждую ночь. не могу противиться я им, господи, и честен буду до конца — не хочу. помоги мне справиться с ними хотя бы сегодня, и я буду служить тебе вечно.

господь милосердный. господь в лице паши позволяет, нет, т р е б у е т целовать его. господь даёт кириллу шанс, и он им воспользуется.

кирилл не целует сразу, он смотрит на пашины губы, подаваясь ближе, горячо вздыхает на них. ещё один взгляд глаза в глаза; в глазах кирилла сосредоточена вся та покорность, что должна быть ему присуща, и все желание. кирилл жмурится, когда целует пашу. он целует отрывисто, смазано, влажно, стараясь так, как никогда и ни с кем до этого не старался. кирилл хочет впечатлить, хочет показать, что он достоин оказанного ему внимания. он ведёт своим языком по пашиным губам, чтобы затем углубить поцелуй. он легко прикусывает его нижнюю губу и стонет от этого сам, и в стоне этом то ли восторг от того, что это дозволено, то ли извинение.

кириллу тяжело дышать и хочется уже прикоснуться, но он довольствуется малым. нельзя требовать от бога сверх того, что он даёт, надо пользоваться тем, что можно. кирилл своими стонами будто бы выпрашивает пашины, и продолжает-продолжает-продолжает целовать.

кирилл не может поверить, что все по-настоящему, что все взаправду — отчаянно пытается, но не может. кирилл не в панике, но около нее — в хорошем смысле. такое состояние должно быть у всех верующих, когда-если случится второе пришествие. для кирилла оно прямо сейчас и случается.

у него было двадцать свободных минут, чтобы проветрить и остудить ванную комнату. минут двадцать до того, как паша вернулся домой. плюс-минус. кирилл специально держал дверь открытой, чтобы этот процесс ускорить, потому что иначе в ванной невыносимо жарко и душно, нечем дышать, зеркало каждый раз запотевает после срывов кирилла.

все то свободное время идёт нахуй, потому что кириллу снова нечем дышать. снова жарко. так же или, может быть, даже хуже — но кирилл не хочет жаловаться, он хочет быть к паше ближе, ещё и ещё, хотя ближе просто некуда. он хочет его целовать, хочет чувствовать его дыхание на своих губах, пашины стоны для него как вода, сука, колодезная, свежая, это такой сумасшедший контраст — слушать его приказной тон, а потом губами ловить тихие вздохи и стоны.

паша разрывает поцелуй сам. паша не отстраняется далеко, но кириллу только от этого хочется разочарованно вздохнуть, так, что во вздохе этом было бы слышно просящее «вернись».

[indent=2,1] пожалуйста, паша, давай продолжим.
[indent=2,1] пожалуйста, паша, поцелуй меня снова.
[indent=2,1] пожалуйста, паша, продолжай меня мучить.
[indent=2,1] я буду злиться, буду тянуться, буду упрашивать, я сделаю все что угодно. ты, главное, продолжай.

паша говорит: «какой ты послушный».
кирилл думает: «блядь, я буду таким, каким ты захочешь меня видеть. я готов слушаться, готов подчиняться, сука, все что хочешь, но только попробуй меня обломать. я тебе лично глотку перегрызу».
кирилл не даст паше соскочить. не-а. раньше не давал и сейчас не даст. он слушается, пока чувствует силу и напор, пока паша ведёт, пока паша заставляет подчиняться. кирилл — корыстная сука; он был тем ребёнком, который ставил богу условия, который взамен на помощь обещал что-то от себя: веру, послушание, закончить год без троек. вырос таким же взрослым.

бог кирилла не слушал. бога на такое не разведешь — так казалось раньше. сейчас бог слушает, вникает, бог целует в ответ и хвалит. кирилл в экстазе только от этого.

[indent=2,1] не дай мне в тебе усомниться.

паша целует снова, но не даёт увлечься. кирилл еле сдерживает свое недовольство.

паша разрешает опустить руки, но всё ещё не разрешает прикасаться. не-вы-но-си-мо — слова отзываются в голове, пока кирилл смиренно опускает руки на раковину. прохладно. можно ухватиться. уровень сложности слегка понизился — так кажется только до тех пор, пока кирилл не натыкается вновь на пашин взгляд.

от этого взгляда коленки дрожат и подламываются, сука, как у школьницы какой-то. от этого взгляда дыхание спирает. под этим взглядом изменения собственного происходят сами собой: кирилл смотрит в ответ так жалобно, так открыто, будто показывает паше фильм о своих чувствах в данный_конкретный момент.

[indent=2,1] паш, посмотри. видишь? ты так сильно мне нужен. я думаю о тебе постоянно. я зову тебя сбивчивым шепотом, утыкаясь лицом в подушку, чтобы ты ничего не слышал. я могу не издать ни единого звука, но когда думаю о тебе, у меня все предохранители слетают. паша-паша-паша, это просто пиздец, до чего ты меня доводишь? сука, я надеюсь, ты смотришь так только на меня. ведёшь себя так только со мной. скажи, что только со мной, и я буду дальше смотреть на тебя верной псиной.

кирилла метает из стороны в сторону: от «я буду молиться тебе на коленях» до «я сыграю так, что ты поверишь». он уже сам в своих чувствах запутался, потерялся, он сам уже ничего не понимает. именно в таких случаях нужна твердая рука, которая направит, поможет, подскажет. да?

пальцы снова сжимаются на шее. кирилл прикрывает глаза и чуть запрокидывает голову, чтобы усилить ощущения. надо быть скромнее, но не получается. не получается быть скромнее, когда так бесстыдно играют на твоих слабых местах и сильных, сука, кинках.

паша ведёт второй рукой ниже. кирилл вздрагивает, когда чувствует, как он пальцами касается члена. су-ка. кирилл судорожно вздыхает и нервно сглатывает; кадык под левой рукой больно дёргается вверх-вниз. слишком ощутимо. от возбуждения пересыхает во рту. от возбуждения кружится голова.

кирилл держится из последних сил. все эти прикосновения сводят с ума, и хочется податься бедрами вперёд, но кирилл понимает: нельзя. никакой самодеятельности. ничего лишнего, пока паша не позволит. смирись, терпи, тебе воздастся.

паша спрашивает: «так ли легко сдерживаться тебе сейчас?»
кирилл в ответ чуть ли не скулит, потому что нихуя это не легко. и паша это знает. но злиться на него не хочется и не получается, даже в формате игры — все эти мучения слишком приятные.

паша говорит: «терпи, святой отец, или скажи, как тебе хочется прикоснуться к богу… скажи правду, если осмелишься…»
кириллу говорить тяжело. ему кажется, что он живёт сейчас только возможностью периодически хватать воздух ртом, но слова «не могу» не существует — сказать же не сложно, так? кирилл пытается собрать все свои мысли во что-то цельное.

— господи, паш, ты не представляешь, как сильно я хочу тебя... — кирилл говорит это на какой-то попытке выдохнуть, с тихим протяжным стоном. — хочу тебя сегодня, завтра, да постоянно... я не могу уже терпеть, паш, это пиздец...

мысли разбегаются, теряются, пашины руки не дают сосредоточиться. слишком много ощущений сразу, все пиздец как сложно, кирилл весь сейчас как оголенный нерв, он себя таким уязвимым никогда не чувствовал — это не пугает, но размазывает в абсолютное ничто.

— хочу уже прикоснуться к тебе... снять эту твою футболку, сука, вцепиться тебе в плечи... хочу чувствовать, как возбуждаю тебя, хочу твои руки везде, губы, хочу тебя всего и сразу, блядь, паш, я сейчас в штаны кончу, и все...

на самом деле нет. на самом деле кирилл готов терпеть, пока ему не разрешат кончить. будет сложно, будет сука-пожалуйста-я-не-могу, будут стоны на грани со всхлипами. но кирилл будет терпеть и ждать команды. разрешения.

[indent=2,1] [ стокго́льмский синдро́м (англ. stockholm syndrome) — термин, популярный в психологии, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и/или применения угрозы или насилия. ]

кирилл считал себя жертвой, когда паша уехал. кирилл считал себя жертвой, когда паша вернулся. кирилл считал себя жертвой, когда паша запер его в своей квартире. кирилл пашу ненавидел слишком сильно и слишком искренне — так, наверное, никто и никогда ненавидел, — а потом это болезненное чувство начало остывать. вместо него пришли злость и заинтересованность. вот так вот просто, сразу вместе. кирилл злится на пашу, но ему всё ещё ин-те-рес-но.

проблема в другом: кирилл никогда не был жертвой. даже когда считал себя ею. а паша никогда не был агрессором — это не о нем и не про него. паша не хотел навредить, паша хотел спасти. р-раз — и роли меняются местами. агрессировал всегда кирилл. он же и продолжает. кирилл выводит, доводит, делает больно. а у паши почему-то ч-у-в-с-т-в-а.

кирилл не жертва, но любит в нее играть.
и любит, когда паша ему подыгрывает.

паша не ведётся, паша рычит в шею и угрожает. паша говорит, что если кирилл не сдержится, то ещё долго не получит ни-че-го — кирилл скулит, но как-то даже восторженно. у кирилла в голове звучит «паш, пиздец, ну так нельзя», которое перекрывается «да, пожалуйста, скажи это снова. скажи, что не прикоснешься ко мне». паша мучает, но кириллу эти мучения нравятся, кирилл ими наслаждается и плавится под пашиными руками, отзывается тихими стонами на каждое слово, потому что самому говорить невыносимо сложно.

паша ведёт языком по нижней губе — кирилл ловит момент. у них была договоренность не трогать руками, но про поцелуи не было ни слова. вернее, было — когда паша сам попросил целовать. теперь кирилл считает, что у него на поцелуи безлимит. бог даёт — нужно пользоваться.

кирилл ловит его язык губами, напирает сам, потому что ему паши мало. жадность — грех, но кирилл никогда не был примерным христианином. он целует глубоко, влажно, до сбивчивого дыхания, до дрожи во всем теле. когда нет возможности касаться и слишком тяжело говорить, надо показывать свое желание всеми другими доступными способами. кирилл кусается, кирилл проводит по местам укусов языком, извиняясь, кирилл горячо выдыхает в пашины губы его же имя, упрашивая.

всех этих прикосновений через ткань слишком мало и слишком много одновременно: кирилл хочет большего, но не против задержаться в этом моменте подольше, потому что это все как испытание, проверка на прочность. это щекочет нервы — блядь, паш, ещё немного, и пиздец — и распаляет больше с каждой секундой. только не толкаться в руку. но сука, так хочется.

кирилл перестает жмуриться, когда паша проталкивает в рот большой палец. в этот самый момент кириллу захотелось смотреть ему в глаза, как смотрел, когда однажды сам перехватил инициативу в туалете какого-то очередного клуба. тот самый момент, когда стоит спрятать зубы и сконцентрироваться на одном: мы оба представляем одно и то же. кирилл согласен прямо сейчас встать на колени, если паша скажет, если надавит на плечи, если-если-если что, блядь, угодно.

он обводит палец языком, вслушиваясь в каждое пашино слово. все эти воспоминания, о которых он говорит, проигрываются и в его голове тоже.

«помнишь, как мы трахались в клубах?»
[indent=2,1] такое не забудешь.
кирилл слишком хорошо помнит, как бился лопатками о стену и как забивал на это, потому что паша — перед ним. паша целует, кусает, лезет руками под футболку, и недавняя боль просто вылетает из головы. паша так же проверял на прочность, смотрел в глаза, и кирилл точно так же ему проигрывал, начиная часто моргать или зажмуриваясь. кирилл не стеснялся стонать, и похуй, что кто-то мог услышать — это же клуб, кому какое дело. кирилл к паше через пожалуйста, вежливый мальчик, потому что просьбы должны звучать именно так. кирилл после всех этих случаев не мог спокойно находиться в клубах.

«помнишь, как зажимали друг другу рты?»
потому что хотелось. потому что слишком громко. потому что никто не должен слышать — не страх, а принцип: твои стоны принадлежат только мне.

«как я облизывал твои пальцы после того, как ты дрочил на мои фотки?»
[indent=2,1] это был пиздец.
кирилл надеялся смутить, поставить в неловкое положение, потому что обычно, сука, такие подробности личной жизни всех смущают. а паша не смутился. паша тогда впервые показал кириллу его место, показал, что играть с ним кирилл не вывезет. но это тот самый случай, когда от проигрыша получаешь больше, чем от победы.

«как кусал твои ребра, а ты выгибался и просил продолжать?»
паша, сука, очень внимательный. стоило один раз проколоться на рёбрах — все, можно было расписаться в собственном бессилии. кириллу сложно вытерпеть даже самое лёгкое прикосновение — каждый раз вздыхает, даже если кто-то случайно касается где-то в общественном месте. а паша пошел дальше. паша перебирал пальцами, кусал, целовал, и кирилл в те моменты терял голову. клал руку паше на голову, цеплял пальцами волосы, пытался смотреть на него сверху вниз, но не сдерживался и каждый раз задирал голову, перемежая молитвы со скулящими просьбами.

«помнишь, как в церкви ты молился, задрав голову к потолку, а я стоял на коленях, целовал твой живот, а потом…»

паша замолкает. паша останавливает руку. кирилл смотрит ему в глаза, и в его взгляде читается только ну? продолжай. продолжай, пожалуйста, блядь, паша. кирилл знает, что было потом, он сам это прекрасно помнит, но нельзя сейчас замирать на полуслове. у кирилла взгляд щенячий практический, просящий, умоляющий.

[indent=2,1] пожалуйста, паша.
[indent=2,1] пожалуйста, скажи.
[indent=2,1] пожалуйста, блядь, добей.

«а потом я спускался ниже… ниже… ниже…»

контрольный выстрел. паша лезет рукой в штаны и лезет целоваться — кириллу кажется, что он сейчас упадет в обморок от переизбытка эмоций. руки дрожат даже в опоре на эту гребаную раковину. кирилл стонет прямо в поцелуй, протяжно, громко, и стон обрывается непонятным всхлипом. у паши горячие руки и прекрасно развито умение дразнить. сука-сука-сука.

— лучше... правда... — допрос провален уже давно, теперь кирилл просто соглашается.

на божий суд нужно выводить правду, так? ничего кроме правды. нельзя врать.

— я искал помощи, — на этих словах кирилл вымученно улыбается, — но не просил никого прикасаться так же. никто... никто из них не ты. никто бы так не смог. а мне и не хотелось. мне хотелось только тебя. хочешь правды, паш? хочешь? я соврал, когда сказал тебе, что не спал с парнями после твоего отъезда. но я быстро с этим завязал, потому что мне не пон-ра-ви-лось. а с тобой нравилось. и нравится.

кирилл пытается набрать воздуха в грудь, чтобы продолжить говорить, но пашина рука отвлекает, уводит мысль, кириллу нужно отдышаться и настроиться. нужно вспомнить о боге, о том, в которого веруют люди, но которого кирилл свёл для себя в одного конкретного человека. кирилл цитирует по памяти.

— бог един в трёх лицах...«ум наш — образ отца; слово наше — образ сына; дух наш — образ святого духа»... три лица неслитно и нераздельно составляют одно божественное существо... у отца твой ум, у сына твои слова, у святого духа твой дух. бог есть, и это ты.

кирилл слышит новый приказ, новую команду, которую ждал слишком долго — по ощущениям вечность. как пёс, которого усадили перед любимой едой, и сказали «нельзя», проверяя, как долго он выдержит. кирилл выдержал.

он наконец может развернуться и снять с паши эту дурацкую футболку. быстро, резко, но успев прикоснуться через нее. буквально на секунду дольше нужного задержать пальцы на боках, пытаясь то ли запомнить, то ли успеть насладиться этим мимолётным касанием.

кирилл отбрасывает футболку в сторону и лезет целовать снова. сначала — смазанно в скулу, потом — в губы, так свободно, как будто уже все можно. но кирилл помнит: никаких прикосновений, пока паша не скажет — и удерживает руки приподнятыми, будто бы говоря «сдаюсь, я безоружен».

а так хочется уже обнять за шею, блядь.

кирилла окончательно размазывает от того, что он видит пашу перед собой. не через зеркало, отражение в котором ещё как-то можно было списать на слишком реалистичную галлюцинацию, а вот так. прямо. перед. собой. плевать, что они уже успели посмотреть друг другу в глаза, плевать, что и поцелуи тоже уже были — важно было развернуться, прикоснуться самыми кончиками пальцев, важно было осознать.

кирилл о паше думал несколько месяцев. сколько бы ни пытался себя обманывать, а думал. думал, когда называл полину этим же именем. думал, когда снимал очередную девочку: «совсем не то». думал, когда попытался переключиться на парней: «сука, ну нет, не нравится». думал, когда однажды подкатил к какому-то серьезному дяде: «пиздец, можно я пойду?» этот мужик пытался подчинить, пытался командовать, говорил грубо, хватал за шею — кириллу от этого было мерзко и тошно. кирилл умеет и любит подчиняться, но тогда он понял слишком ясно — только одному человеку.

кирилл тогда не соскочил (а стоило бы), но поставил крест на попытках заменить пашу. никто его бы не заменил. никто не умеет так, как он. никого не хочется так, как его. никто не смотрит, как он, не двигается, как он, не говорит, как он. когда-то в прошлом кирилл испытывал себя на прочность, так, интереса ради: умеет ли он подчиняться. единственный вывод за год — умеет. но не хочет.

с пашей захотел.

кирилл послушает любое его слово, как бы оно ни было сказано: просяще-умоляюще или строго. кирилл сделает все, что паше захочется. кирилл думал, что ставит свои желания на самый верх, но стоит паше только сказать.

паша тянет на себя, заставляя прижаться вплотную, и кирилл горячо вздыхает. наконец-то, блядь, наконец-то никакой футболки, никакой раздражающей ткани, наконец-то можно почувствовать пашину кожу своей.

кирилл думал об этом и те несколько месяцев, что живёт у паши. начал думать, когда пришел в себя и перевел свое внимание с наркотиков обратно на пашу. кирилл злился, бесился, кирилл не хотел находиться с ним в одной комнате, но каждый раз задерживал на паше свой взгляд, когда они сталкивались в дверных проемах.

кирилл благодарен богу за первый шаг.

паша отстраняется, паша отходит, и кирилл смотрит в его темные глаза совершенно непонимающим взглядом — что-то не так? испугаться кирилл не успевает, потому что паша говорит: «снимай всё».

сука, как паша говорит. просто пиздец. от его тона все внутри переворачивается и сжимается. кирилл не отводит взгляд, когда цепляет пальцами пояс штанов, продолжает смотреть, когда стягивает штаны ниже. ниже, ниже, прямо к коленям, чтобы снять, поднимая по очереди ноги. кирилл не хочет наклоняться. кирилл хочет смотреть в пашины глаза и дальше.

штаны — куда-то в сторону, к уже снятым футболкам. паша говорит: «иди сюда», — и кирилл идёт, не медля ни секунды. это все похоже на какой-то грёбаный гипноз, но какая разница? кирилл так давно этого хотел, так этого ждал.

он становится под душ и не знает, куда деть собственные руки. паша смотрит изучающим взглядом, как будто видит в первый раз или пытается запомнить в деталях. кириллу не стыдно и не хочется прикрыться, хотя под пашиным взглядом его плавит пиздец. кирилл дышит чаще, заводит руки за спину, выпрямляется весь. вода застилает глаза, но плевать — кирилл не зажмурится. вся эта ситуация заводит пиздец, возбуждает так, что дышать удается только через приоткрытый рот.

кирилла будто прошибает током, когда паша заходит и прижимает к стене. по спине бегут мурашки от соприкосновения с холодной плиткой, живот напрягается, когда паша прижимается к нему холодной пряжкой ремня. с губ срывается очередной несдержанный вздох.

паша наклоняется к шее, начиная целовать, и кириллу хочется завыть от невозможности прикоснуться, прижать за затылок, чтобы паша не останавливался, не прерывался, не отстранялся. вместо этого остаётся только скользить руками по стене и быть послушным дальше. кирилл принял правила игры, он их не нарушит, даже если очень хочется.

паша говорит, что оставит напоминания о сегодняшней ночи, и кирилл остатками какого-то мышления все же приходит к пониманию. соображать тяжело, думать не хочется, и кирилл просто отпускает ситуацию, подставляя шею. да, паш, оставь, оставь, пожалуйста, я хочу помнить.

раньше кирилл бесился, когда обнаруживал на своем теле какие-то метки, выносил паше мозг, ругался, потому что я тебе не принадлежу — сейчас кириллу хочется, чтобы паша оставил их как можно больше. хочется, чтобы паша называл своим. хочется, чтобы все эти следы от укусов-засосов сохранялись как можно дольше, чтобы не сходили за полчаса, а держались несколько дней. кириллу впервые, блядь, в жизни этого хочется.

никому бы другому он не позволил. любого другого он бы удушил собственными руками, дал бы по морде за такую вольность. паше всегда прощал, хоть и ругался. а теперь с пашей новый уровень — сделай меня своим.

кирилл успевает немного расслабиться — а зря — как паша вновь разворачивает его спиной к себе. кирилл стискивает зубы, чтобы не выругаться, высказывая недовольство, но подчиняется снова. успокаивает только одно — паша наконец позволяет себя трогать. пусть одной рукой, пусть не совсем удобно — плевать, главное, что позволяет. кирилл тут же проводит рукой по его шее, расслабленно выдыхая. наконец-то.

паша вновь опускает руку к члену, и кирилл не может сдержать тихого стона. он ведёт рукой от пашиной шее к затылку, чтобы зацепить пальцами волосы. пальцы сжимаются крепче, когда кирилл слышит от паши это «или не разрешу».

[indent=2,1] блядь, паша, ты же это не всерьез?
[indent=2,1] сука, нет.

кириллу кажется, что он сойдёт с ума, если паша не разрешит. это чувство усиливается, когда паша рукой набирает темп. держаться сложно, невыносимо, сука, сложно, и все эти поцелуи, укусы, то, как паша ведёт языком по шее — все это, блядь, не помогает сдерживаться.

паша своими действиями заставляет скулить, стонать; кирилл приваливается лбом к плитке, смотрит вниз, на пашину руку — и тут же жмурится, потому что тогда его точно надолго не хватит. кирилл ловит губами кончики пашиных пальцев, горячо дышит на них, вздыхает, но просто не может проявить больше активности: чуть изменить положение головы, податься губами вперёд, укусить.

в душевой душно и жарко, кириллу словно бы сдавливает чем-то грудную клетку — он дышит прерывисто и часто, напрягается всем телом.

паша говорит: «как я хочу тебя».
паша говорит: «не смей кончать».
паша добивает: «не смей, не сейчас».

кирилл не может противиться себе, когда сам толкается в его руку. кирилл пытается внушить себе, что нельзя, что, блядь, такими темпами он нарушит самый главный приказ, но это не-вы-но-си-мо.

толкнувшись в очередной раз, сразу после он уводит бедра назад, прижимаясь к паше. кирилл разочарованно вздыхает, чувствуя голой кожей мокрую грубую ткань джинсов, потому что ну блядь, паша, не мучай нас обоих.

— сука, паша... — на выдохе, сбивчиво, шепотом, — сними их нахер... ты же сам, блядь, хочешь, я чувствую, как у тебя стоит... сними, а...